Мученик за веру даже после смерти

В начале 90-х прошлого столетия во время экскурсии в Почаевской лавре монах, который её вёл, узнав, что группа из Бреста, спросил: «Что Вы знаете о своём святом, о преподобномученике Афанасии Брестском?» Большинство из нас с удивлением пожимали плечами. Церкви еще только открывались… «Святой? В нашем городе?» Свою экскурсию он начал в храме, построенном преподобным Иовом Почаевским, на одной из стен которого находится огромное, в полный рост изображение преподобномученика Афанасия, а за его спиной Иов с благословляющим жестом… Но как только монах сказал о «Диариуше» все, кто мало-мальски освоил школьную программу сразу вспомнили: «А, Афанасий Филиппович?» «Да. Да… автор-публицист, полемист. Так он святой?...». 

 
Сегодня имя святого у горожан, да и у белорусов в целом уже, как говорится, «на слуху». А Интернет все унифицирует. Он обязательно покажет Вам разные надписания – Афанасий Филиппович, как принято в светских изданиях, и преподобномученик Афанасий Брестский в основном в церковных. С одной стороны, удобно — сразу видно с каких позиций рассматривает автор статьи преподобномученика. С другой, это как-то странно. Ведь речь-то идет об одном и том же человеке. Большинство церковных изданий стали добавлять в скобках и фамилию святого, как это принято в отношении монашествующих… А вот светские издания более консервативны. Лик святости они чаще всего просто опускают, несмотря на то, что это важнейшая информация, которая не менее важна, чем место и время жизни. Многообразие мнений и оценок это хорошо, но при этом нет цельного образа.
 
Кто он для церковного человека? Преподобномученик, игумен двух Берестейских православных монастырей, борец за православие. Кроме того, некоторые авторы делают акцент на то, что он пророк, блаженный… Каким видят Афанасия Филипповича светские издания? В основном его представляют как писателя-полемиста, публициста, проповедника, видят в нем борца за права белорусского и украинского народов, за единство с Россией… Но есть единичные работы, где он представлен как религиозный фанатик, предатель. Насколько обосновано такое мнение?

 
Преподобномученик Афанасий (Филиппович) был убит в период бескоролевья, во время восстания Богдана Хмельницкого. Его нетленное тело («без сказы захованое») было обретено через 8 месяцев и положено «на правомъ крилосѣ, въ склепику» «въ храмѣ преподобного отца нашего Симеона Столпника» [1, с. 154]. Почитание Афанасия началось сразу после его гибели.
 
А вот все попытки со стороны польских властей предать его имя забвению успехом не увенчались по нескольким причинам:

1) Господь прославил своего слугу нетленными мощами; 

2) православный люд хранил память о святом подвижнике, воспевая его подвиги в песнопениях; 

3) сохранился «Диариуш» преподобномученика.
 
Если до XIX в. верующие укреплялись в вере видом самих мощей, прикладываясь к ним, осязая их, получая от них помощь, то после пожара 1816 г. остались только их частицы. Но зато был обретен и издан в 1878 г. «Диариуш». И святой заговорил…
 
Уникальность Диариуша заключается в том, что не кто-то там написал о деятельности преподобномученика Афанасия Брестского (Филипповича), но он сам, своей собственной рукой сделал это. В нём изложены его мысли, объяснена мотивация поступков, сами действия и события. Язык XVII века, стиль изложения, обороты речи, свойственные преподобномученику, делают Диариуш по истине бесценным сокровищем. Источником не только для историков, но и филологов, философов, психологов, богословов и т.д., который даёт нам сведения о самом святом, его жизни и деятельности, о событиях, языке того времени, менталитете людей. Практически все авторы черпают из него сведения. На его основе церковные авторы пишут житие Святого, светские— биографию писателя-публициста.
 
Диариуш, как эталон, поможет нам отделить образ Афанасия Брестского (Филипповича), написанный авторами статей и монографий, от того настоящего, чьи мысли и чувства отражены в Диариуше.
 
Одним из первых светских историков, который занялся исследованием «Диариуша», был Н. И. Костомаров (1817–1885). К сожалению, именно он дал незаслуженно уничижительную, оскорбительную оценку в отношении Афанасия Филипповича. «Личность Афанасия Филипповича не представляется выходящею из ряда современником ни по умственному богатству дарований и духовного развития, ни по важности дел, совершенных им в исторической жизни народа, но она в высокой степени достойна внимания как тип своего времени и своего края» [2, с. 40]. 

Сами суждения автора об Афанасии Филипповиче достаточно противоречивые. Он называет его то «горячим фанатиком», то «пророком», но нигде по тексту не именует его «борцом за православную веру в Западной Руси». Это странно, так как последнее вынесено в название работы!
 
Редкое положительное суждение автора об Афанасии касается его сравнения с другими представителями духовного сословия: «Афанасий, стоявший безмерно выше сотни пошлых личностей своих собратий в сословии духовенства, дороживших более всего своими житейскими удобствами и потому боявшихся раздражать сильных, был, при своем изуверстве, человек прямой, искренний, правдивый, действовавший и говоривший под впечатлением действительного, а не театрального вдохновения» [2, с. 41].
 
Но тут же пишет и противоположное: «Это был человек чрезвычайно своеобразный, во всяком случае, такой, какой в наше время невозможен. Натура страстная, до болезненности мечтательная, но вместе с тем деятельная до неугомонности, он весь предался религии и дошел до изуверства» [2, с. 6]. Но в чём конкретно выразилось это последнее? Ни ссылки на текст Диариуша, ни дальнейших объяснений.
 
Точно также и в следующем месте: «везде видно, что он готов вцепиться в волосы и в тело своим противникам, так и веет мрачный дух злобы, далекий от христианского духа любви и истины». Опять же какие действия Афанасия позволяют Н. Костомарову так говорить? Наоборот, в последнем фрагменте Диариуша «О смерти…» гайдук, которому дали приказание выстрелить в лоб Афанасию из мушкета, «видячи, же то естъ духовный и знаемый ему добре, еще ся зъ тымъ не квапилъ, але первѣй о прощеніе и благословеніе его просилъ» [1, с. 152]. Человек, прощающий и благословляющий своего убийцу… Это от него веет дух злобы?
 
Преподобномученика гнали, бесчестили [1, с. 94, с. 141] сажали в тюрьму [1, с. 75, 82, 95, 119–120] издевались словесно [1, с. 89, 96–97] и физически [1, с. 96–97], в конечном итоге зверски убили [1, с. 146–155]. Можно ли найти хоть одно действие Афанасия проникнутое ненавистью, духом злобы? Кому он навредил? Кого ударил? Ни одного факта. Кротко претерпел…
 
Проповедовал? Да! Писал? Конечно! Выступал на сейме, в сенате, перед королём как главной судебной инстанцией… На кого он поднял руку или сказал ругательное слово? Наоборот, уважительные длинные обороты речи**, каждое свое слово он подтверждает документами. В Диариуше содержатся огромные фрагменты реальных документов. Некоторые из них сегодня выявлены и опубликованы. Их текст точно соответствует приведенному в Диариуше.
 
Остается непонятным употребление Н. Костомаровым таких слов как «фанатик» и «изувер». В своих рассуждениях он не раскрывает их прямо. Попробуем заглянуть в словарь русского языка В. Даля и Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона, которые были изданы в конце XIX в. Фанатизм понимается как подчинение какой-либо религиозной идее, которое сопровождается готовностью ради нее жертвовать собою, но в то же время и от других требовать безусловного ей подчинения. «Это – соединенное с страстным возбуждением всего существа рвение в проведении идей и yбeждeний, считаемых безусловно верными, хотя бы объективно они и не были доказуемы». Характеризуется искреннею убежденностью в абсолютной истинности известных принципов и стойкою им верностью, но в громадном большинстве случаев искренность соединяется здесь с неясностью мысли, а стойкость переходит в упрямство. В латинском языке значение, сходное с тем, какое принадлежит словам святоша, ханжа, а затем значило исступленный, изуверный, сумасбродный, яростный, иногда вдохновенный (carmen fanaticum) [3].
 
Однако Н. Костомаров вместе со словом «фанатик» использует и «изувер», которое заимствовано из старославянского языка и звучит буквально как «вышедший из истинной веры». Считается, что это слово образовано от глагола «изуверити». И в Толковом словаре русского языка В. И. Даля определяется как «удостоверять, убеждать вполне, заставлять верить чему», а «Изуверство ср. ложное, упорное верованье, при ненависти к разномыслящим и готовности пострадать за это; фанатизм, нетерпимость» [4] и т.д.
 
Н. Костомаров не называет Афанасия Филипповича ханжой, а наоборот, он пишет о его искренности, а значит, акцент в латинском варианте он ставит на исступленный, изуверный, вдохновенный (но у автора Афанасий «истинно вдохновленный»! [2, с. 41]). Несомненная ревность в проведении идей и yбeждeний, которые преподобномученик считал верными, истинными, наблюдается, но в Диариуше невозможно найти крайности — «хотя бы объективно они и не были доказуемы», «искренность соединяется здесь с неясностью мысли» [3; 4]. В каждой части Диариуша содержится четко продуманная аргументация своей позиции, зачастую подтвержденная прямыми вставками реальных документов, либо цитатами из них, либо обычными ссылками на самые известные. О какой неясности мысли может идти речь, когда преподобномученик из раза в раз совершенствует текст, делая его более понятным. 

 
Преподобный явно не выходил из истинной веры, наоборот он доказывал, показывал истинность православия, аргументировано показывая непорядок в римской церкви. Причем в его речи нет «ненависти к разномыслящим», нет духа злобы. Он чаще обвиняет не людей, но «хитрость люципера проклятого» [1, с. 130].
 
Единственная укоризна Н. Костомарова в отношении Афанасия Филипповича, которая соответствует действительности – «он не может произнести имени унии, не прибавив к ней эпитета проклятой». Это так, по всему тексту Диариуша… Но сам преподобномученик объясняет это: «подъ титуломъ словка того "уніа", то естъ подъ именемъ згоды преложоныхъ духовныхъ, на земли будучихъ, и то меншихъ владыковъ, мовлю, зъ бискупами, на тріумфы и процесіи позверховныи (бо не въ набоженствѣ) згажати замыслилъ», а «под титуломъ "милости Божей" <…> «въ милость политичную, свѣтовую, облудную толко приводитъ, а не въ духовную и правдивую; сакраментовъ, мовлю, святыхъ, артикуловъ вѣры и догматъ церковныхъ зъедночаетъ» [1, c. 130]. «Унея же есть проклятая – правомъ доводне ся доказуетъ» [1, с. 101]. Данная уния есть союз ненастоящий, но превратный. Это не есть восстановление единства церкви, не преодоление раскола.
 
Стоит обратить внимание и на тот факт, что проклятия на унию преподобномученик не накладывал. Он просто констатирует факт, опираясь на документы: 1) униаты отлучены от Церкви и преданы клятве на Берестейском соборе 6 октября 1596 г. [1, с. 131–132]; 2) уния противоречит церковным канонам [1, с. 71]; 3)  обычному праву [1, с. 101]; 4) правам и привилегиям данными королями [1, с. 69, 71–74]; 5) частноправовым актам. Например, фундуш епископский, подтвержденный после смерти Мелетіа Богуринского Ипатием Потеем, который содержит проклятие «аще кто явится разоряяй сіа, яко соблазнитель и разоритель и злотворецъ и діаволу другъ и врагъ Христу, да будетъ отлученъ отъ Отца и Сына и Святого Духа и проклятъ и по смерти нераздрѣшенъ, и да имѣетъ клятву триста и осмнадесятъ отецъ, иже въ Никеи и прочихъ святыхъ»[1, с. 67].
 
«Уния проклятая» в устах преподобномученика – это не проявление фанатизма и изуверства, не дух ненависти и злобы, не ложное верование, но 1) документально подтвержденный факт, 2) это термин, который позволяет передать истинную сущность данного явления.
 
Самое удивительное это то, что с самой жесткой критикой Н. Костомарова выступил советский автор – А. Коршунов. Вы только представьте себе в безбожное время – в 1965 г. – написать: «Религиозно-церковную деятельность Филипповича Костомаров представил как самодовлеющую и изолированную от той общей социальной и национально-освободительной борьбы, которую вели белорусский и украинский народы в XVII в. в Речи Посполитой. Изолировав, таким образом, частное от общего, Костомаров пришел к ложному выводу о том, что деятельность Филипповича не имела значении в исторической жизни своего народа» [5, с. 93]. «… произвольное обращение с фактами и субъективистская трактовка исторических событий помешали Костомарову показать Филипповича более правдиво [5, с. 8]. Конечно, образ Афанасия в трактовке А. Коршунова не лишен своих штампов, свойственных уже другой, советской эпохе. Но с ним можно вполне согласиться в его оценках работы Н. Костомарова.
 
Давайте присмотримся более внимательно к рассуждениям самого Н. Костомарова. Автор добросовестно пересказывает Диариуш до места встречи преподобномученика «за Чорнобилемъ предъ Мозиромъ» с человеком «барзо хорым» [1, с. 85]. «С этой поры начинается у Афанасия сообщение с миром таинственных видений и чудес, сопровождающее его в течение всей жизни». И тут начинаются комментарии автора.
 
«В наше время чудес не делается, и большинство мыслящих людей склонно сомневаться, чтоб они когда-нибудь и прежде совершались». «Возможно ли по законам природы то, о чем нам рассказывают?» «…в сочинениях старых времен встречается изобилие чудес и сверхъестественных явлений, и особенно в тех краях, где оставалось в пренебрежении естествоведение, там долее сохранялась и вера в чудесное и сверхъестественное». «Головы самые светлые, но не додумавшиеся до того, что теперь называют физическими законами, во всем видели один источник — всемогущество Божеской силы, и всякое явление прежде всего были готовы признать следствием Божеской воли или Божеского допущения [2, с. 6–7]».
 
Вот Вам и ответ на вопрос. Это человек другой эпохи. Если преподобномученик Афанасий Брестский (Филиппович) пишет нам в 1640-е гг. из XVII века, то Н. Костомаров продукт другого времени — XIX века. На его мировоззрение, мироощущение наложил отпечаток век Просвещения, рационализма. Он не верит в чудеса, о чём он сам прямо и свидетельствует, комментируя Диариуш.
 
«Нам, находящимся с детства более или менее под влиянием скептического мировоззрения, такое состояние делается не только невозможным, но даже непонятным, и мы легко будем сомневаться, чтоб оно для кого-нибудь и когда-нибудь было возможными» [2, с. 8]. В наше время мало найдется сколько-нибудь развитых людей, которые поверили бы рассказам о действии волшебных сил, о явлениях духов, домовых, мертвецов и тому подобного, и едва ли кто-нибудь из нас, если он находится в здравом уме, способен испытать над собою такие явления, потому что, прежде чем он что-нибудь такое испытает, у него в голове мелькнет вопрос: да возможно ли это?» [2, с. 9].
 
Для него вопросы веры в сверхъестественное, в чудеса— это либо «умышленная ложь», либо «плод болезненного воображения», либо дух времени и способ воспитания, господствовавший в известном обществе [2, с. 8].
 
При этом он признаёт, что «Вера — великая сила; чему человек верит, то с ним и случается». Но только при условии «Если человек не размыслит в сердце своем». А далее автор пишет, что «для нас такая вера невозможна» [2, с. 9]. «В старые времена было много верующих и в сердце своем не размышляющих, и из них-то были такие, что испытывали над собою чудеса и сверхъестественные явления. То были обыкновенно лучшие, талантливые натуры. Не испытывали их только те, которые ни разу в жизни не поднимались выше низменной обыденной житейской прозы. Но не к ряду последних, а к ряду первых принадлежал Афанасий Филиппович» [2, с. 10]. Опять Н. Костомаров высказывает похвалу в адрес преподобномученика.
 
После такого просто теряешься: с одной стороны светский историк использует в отношении преподобномученика слова «фанатик», «изувер», а с другой – хвалит его, немного симпатизирует ему. Напомню одну из его оценок Афанасия Филипповича: «при своем изуверстве, человек прямой, искренний, правдивый, действовавший и говоривший под впечатлением действительного, а не театрального вдохновения», «верующий и в сердце своем не размышляющий», «талантливая натура», «пророк», которого посетило «истинное вдохновение».
 
Фактически слова «верующий» и «фанатик» для Н. Костомарова синонимы. Он не нашёл других терминов, с помощью которых рационалистично можно отразить, а тем более объяснить чудеса, явления, которые происходили в жизни преподобномученика. Это подтверждает и само название исследования – «Афанасий Филиппович борец за православную веру в Западной Руси» [2].
 
Таким образом, камнем преткновения, о который разбиваются светские исследователи, становятся вопросы веры и святости, неподвластные логике, требующие доверия. И там, где его нет, и начинаются искажения образа преподобномученика в угоду авторов. Но сам преподобномученик в названии своего творения записал: «Діаріушъ албо списокъ дѣевъ правдивыхъ, въ справѣ помноженя и объясненя вѣры православное голошеный <…>» [1], то есть эти вопросы он поставил на первое место. Мученик оболган за свою веру даже после своей смерти. Однако, благодаря тому, что Господь сохранил его «Диариуш» свидетельствует о себе самом— нам людям разных эпох, его потомкам. Нужно только искренне желать и искать истину, а не пользоваться чужими штампами.
 
 
Список, использованной литературы
 
1. Диариуш берестейскаго игумена Афанасия Филипповича // Русская историческая библиотека, издаваемая Археографической комиссией: в 40 т. – СПб, 1878. – Т. 4. Кн. 1: Памятники полемической литературы Западной Руси. – с. 49-156.
2. Костомаров, Н. И. Афанасий Филиппович борец за православную веру в Западной Руси// Н. И. Костомаров // Исторические монографии и исследования Николая Костомарова. – Т. 14. – СПб–М, 1881. – с. 1–42.
3. Фанатизм // Энциклопедический словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона — С.-Пб.,1890–1907. : [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.vehi.net/brokgauz/all/105/105817.shtml. – Дата доступа: 16.07.2018.
4. Изуверять // Толковый онлайн-словарь русского языка Даля В. И. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://dal.lexicography.online/search?s=%D0%B8%D0%B7%D1%83%D0%B2%D0%B5%D1%80. Дата доступа: 16.07.2018.
5. Коршунов, А. Ф. Афанасий Филиппович : жизнь и творчество / А. Ф. Коршунов. –Минск : Наука и техника, 1965. – 183 с.
 

© Свято-Рождество-Богородицкий монастырь г.Брест